Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Страница 448

448

Около этого же времени она писала Пушкину: «…запрещайте мне говорить с вами обо мне, но не лишайте меня счастья быть вашим комиссионером. Я буду говорить вам о большом свете, иностранной литературе, о вероятности смены французского министерства, – увы! я у источника всех сведений, у меня нет только счастья». По положению своему в великосветских и дипломатических кругах Хитрово могла быть и была очень полезна Пушкину. Она сообщала ему заграничные политические новости, не пропускавшиеся в русскую печать, знакомила его с иностранными литературными новинками, доставляла иностранные газеты и книги, – например, запрещенные в России труды Тьера и Минье о французской революции. Из писем Пушкина к Елизавете Михайловне мы видим, что он очень оживленно обсуждал с ней текущие политические вопросы – о польском восстании, об июльской революции во Франции, о выборах в ней, обменивался мнениями о Гюго, Сент-Беве, Ламенэ, Стендале и других. Видимо, их связывали и некоторые общие умственные интересы. Взглядов, – и политических и жизненных, – она держалась таких, какие царили в близкой ей придворной сфере. Когда в 1834 г. Пушкин, пытаясь вырваться из все больше опутывавших его сетей, подал в отставку, Елизавета Михайловна вместе с Жуковским старалась убедить его взять отставку обратно, приезжала к нему с письмами Жуковского. В религиозной области она была строго православная, благоговела перед московским митрополитом Филаретом. Хитрово умерла в 1839 г. Перед смертью она пригласила к себе митрополита Филарета, собрала вокруг себя родных и прислугу и громко, при всех, исповедалась.

Графиня Дарья Федоровна Фикельмон

(1804–1863)

Рожденная графиня Тизенгаузен, дочь Елизаветы Михайловны Хитрово, жена австрийского посла при русском дворе. Муж был на 27 лет старше ее, на основании этого думают, что вышла она за него по рассудку, ввиду расстроенных денежных обстоятельств семьи. Была умна, образованна и красоты блистательной. Когда в 1823 г. приехала с матерью в Москву, она, как писал Вяземский Тургеневу, «вскружила старушку (Москву)»; все бегали за ней, в саду дамы и мужчины толпились вокруг нее. Салон Фикельмонов в Петербурге был один из самых блестящих и интеллигентных, его охотно посещали Пушкин, Вяземский, А. Тургенев. Ижена и муж относились к Пушкину с большой любовью и вниманием, высоко ценили его как поэта, ссужали из своей библиотеки книгами. Весной 1831 г., когда Пушкин с молодой женой приехал из Москвы в Петербург, графиня Фикельмон писала князю Вяземскому: «Жена Пушкина прекрасное создание, но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастия. Физиономия мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей; у жены вся меланхолия отречения от себя». А через полгода писала ему же: «Жена Пушкина хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение ее лба заставляет меня трепетать за ее будущность». Бартенев, со слов Нащокина, сообщал, что «графиня не в силах была устоять против чарующего влияния Пушкина». Анненков в черновых своих записях, со слов одного из друзей Пушкина, тоже отмечает «жаркую историю с женой австрийского посланника». Если можно верить Нащокину, история заключалась в следующем. Пушкин разговаривал с Нащокиным о силе воли и утверждал, что в случае нужды можно силой воли удержаться от обморока. В доказательство он рассказал случай, бывший у него с одной знатной петербургской дамой, которую в конце концов и назвал, – с графиней Долли Фикельмон. Она была безукоризненна в общем мнении света, и ни одна сплетня не могла коснуться ее имени. Она и Пушкин полюбили друг друга. Встретиться наедине было трудно. Они условились, что в назначенный вечер Пушкин в ее отсутствие проберется к ней в дом и спрячется в гостиной под диваном. Пушкину удалось сделать это никем не замеченным. Он долго лежал, начал уже терять терпение. Наконец к крыльцу подъехала карета, в доме засуетились, два лакея внесли канделябры и осветили гостиную; вошла хозяйка с какой-то фрейлиной, – они возвращались из театра или из дворца. Фрейлина поговорила несколько минут и уехала. Графиня осталась одна. Она окликнула Пушкина:

– Êtes-vous la´? [262]

Перешли в спальню. Заперли дверь, задернули густые гардины и бросились друг другу в объятия. Время проходило незаметно. Пушкин случайно подошел к окну, отдернул штору и замер от ужаса: уже рассвело, был белый день. Они поспешно оделись, графиня повела Пушкина к стеклянным дверям выхода. Но люди уже встали. Сквозь стекла графиня увидела итальянца-дворецкого. Она зашаталась и готова была упасть в обморок. Пушкин крепко стиснул ей руку и шепнул, что падать в обморок не время, нужно спасать положение. Графиня овладела собой, позвала верную свою горничную, старую, чопорную француженку, и поручила ей вывести Пушкина из дома. Француженка свела Пушкина вниз, прямо в комнату мужа графини. Тот еще спал, шорох шагов его разбудил. Он спросил из-за ширм:

– Кто тут?

Француженка ответила:

– Это я.

И провела Пушкина в сени, откуда он свободно вышел. Графиня долго еще не могла без дурноты вспоминать об этом происшествии. «На другой же день, – рассказывал Нащокин Бартеневу, – Пушкин предложил итальянцу-дворецкому золотом тысячу рублей, чтобы он молчал, и, хотя он отказывался от платы, Пушкин заставил его взять. Таким образом, все дело осталось тайною». Итальянец никому ничего не сказал. Но сам Пушкин не только рассказал друзьям свое приключение, но даже назвал по имени героиню приключения. Всего вероятнее, эпизод относится к 1832–1833 гг.

448