Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Страница 446

446

Современники рассказывают: Закревский был человек с характером, и если где его не доставало, так это только в отношении к его семейству. Слабость его в подобных случаях была удивительна, пожалуй, даже непостижима, в человеке его характера. Жена вполне властвовала над ним.

Николай Васильевич Путята

(1802–1877)

Воспитанник муравьевской школы колонновожатых, служил в гвардии, потом адъютантом генерал-губернатора Закревского в Финляндии. Там ему удалось значительно облегчить участь служившего солдатом поэта Баратынского: благодаря заступничеству Путяты его перевели в Гельсингфорс и прикомандировали к штабу. С тех пор крепкая дружба связывала Баратынского и Путяту всю их жизнь; впоследствии они и породнились – женились на двух родных сестрах. Баратынский познакомил Путяту с Пушкиным осенью 1826 г., вскоре после приезда Пушкина в Москву из деревенской ссылки. Пушкин обошелся с Путятой очень приветливо. В последующие годы они нередко виделись в Москве и Петербурге. Путята вспоминает: «Пушкин легко знакомился, сближался, особенно с молодыми людьми, вел, по-видимому, самую рассеянную жизнь, танцевал на балах, волочился за женщинами, играл в карты, участвовал в пирах тогдашней молодежи, посещал разные слои общества. Среди всех светских развлечений он порой бывал мрачен; в нем было заметно какое-то грустное беспокойство, какое-то неравенство духа; казалось, он чем-то томился, куда-то порывался. По многим признакам я мог убедиться, что покровительство и опека императора Николая Павловича тяготили его и душили».

Летом и осенью 1828 г. Пушкин сильно увлекался А. Ф. Закревской, по всей видимости, был с ней в связи, жестоко ревновал ее. Путята рассказывает, что однажды он заехал к Пушкину в гостиницу Демута, и Пушкин тотчас начал читать ему стихи о Клеопатре из «Египетских ночей»; у Путяты на квартире он написал ему на память стихи «Твоих признаний, жалоб нежных…» И те и другие стихи связаны с Закревской, из этого можно заключить, как сильно владела она в это время душой Пушкина. По-видимому, именно по поводу Закревской у ревнивого Пушкина произошел инцидент с секретарем французского посольства Лагрене. Однажды утром Пушкин прислал Путяте французскую записку со своим кучером и дрожками. Содержание записки смутило Путяту. Пушкин писал: «Когда я вчера подошел к одной даме, которая разговаривала с г. де Лагрене, он сказал настолько громко, что я мог услышать: «Прогоните его!» Вынужденный потребовать удовлетворения за эти слова, я прошу вас, милостивый государь, не отказаться отправиться к г. де Лагрене и переговорить с ним. Пушкин». Путята тотчас же сел на дрожки Пушкина и поехал к нему. Пушкин с жаром и негодованием рассказал случившееся, утверждал, что точно слышал обидные для него слова, объяснил, что записка написана им так церемонно именно для того, чтобы Путята мог показать ее Лагрене, и настаивал, чтоб он требовал от него удовлетворения. Путята отправился к Лагрене, с которым был хорошо знаком, и показал ему записку. Лагрене очень удивился и сказал, что никогда не произносил приписываемых ему слов, что, вероятно, Пушкину дурно послышалось, что он не позволил бы себе ничего подобного, особенно в отношении к Пушкину, которого глубоко уважает как знаменитого поэта России. Лагрене согласился повторить все это и Пушкину, и оба тотчас же отправились к нему. Объяснение произошло в присутствии Путяты, противники подали друг другу руки, и дело тем кончилось. На следующий день Пушкин, Путята и несколько их приятелей завтракали у Лагрене.

После женитьбы Пушкин виделся с Путятой реже. В начале 1835 г. в «Сыне отечества» появилась очень неблагоприятная рецензия на только что вышедшую «Историю пугачевского бунта». Путята встретился с Пушкиным на Невском и шутя повторил ему упреки журнального рецензента:

– Александр Сергеевич, зачем не описали вы нам пером Байрона всех ужасов пугачевщины?

Пушкин засмеялся и сказал:

– Каких им нужно еще ужасов? У меня целый том наполнен списками дворян, которых Пугачев перевешал. Кажется, этого достаточно!

Путята участвовал в русско-турецкой войне 1828–1829 гг., потом находился на гражданской службе. Был некоторое время председателем московского Общества любителей российской словесности. Поместил ряд воспоминаний и заметок в «Русском архиве».

Теодор-Мари-Мельшиор-Жозеф де Лагрене

(1800–1862)

В 1823–1825 и в 1826–1830 гг. состоял при французском посольстве в Петербурге. В 1828 г. Пушкин вызвал его на дуэль за показавшееся ему неуважительным обхождение с ним Лагрене. В 1834 г. Лагрене женился на русской – красавице-фрейлине В. И. Дубенской. Впоследствии занимал пост французского министра-резидента сначала в Дармштадте, потом в Греции. Жуковский, видавшийся с ним в Дармштадте в сороковых годах, писал о нем: «Лагрене умен и любезен, но мне не по нутру этот французский, все персифлирующий бессовестный ум, проникнутый каким-то общим всякому французу остроумием, как халат немецкого профессора – табачным дымом; при нем как-то сам тупеешь и холодеешь, и сердечное убеждение не участвует в том, что уста глаголют».

Елизавета Михайловна Хитрово

(1783–1839)

Рожденная Голенищева-Кутузова, дочь армейского бригадира Мих. Илл. Голенищева-Кутузова, впоследствии светлейшего князя и знаменитого фельдмаршала. Была его любимой дочерью. В 1802г., девятнадцати лет, вышла за флигель-адъютанта графа Ф. И. Тизенгаузена. От него у нее было две дочери, Екатерина и Дарья (Долли). В 1805 г. он был убит в Аустерлицкой битве. В 1811 г. она вторично вышла замуж за генерала Н. Ф. Хитрово. С 1815 г. он состоял русским поверенным в делах во Флоренции и там умер в 1819 г. Елизавета Михайловна еще несколько лет жила за границей. В 1821 г. выдала дочь Долли за австрийского дипломата графа Фикельмона. Около 1827 г. переселилась с незамужней дочерью Екатериной в Петербург. В 1829 г. Фикельмон был назначен австрийским послом в Петербург. Елизавета Михайловна с Екатериной поселилась у зятя в здании австрийского посольства на Английской набережной. Князь Вяземский вспоминает: «В летописях петербургского общества имя Елизаветы Михайловны осталось незаменимо, как было оно привлекательно в течение многих лет. Утра ее (впрочем, продолжавшиеся от часу до четырех пополудни) и вечера дочери ее, графини Фикельмон, неизгладимо врезаны в памяти тех, которые имели счастие в них участвовать. Вся животрепещущая жизнь, европейская и русская, политическая, литературная и общественная, имела верные отголоски в этих двух родственных салонах. Не нужно было читать газеты: в салонах этих можно было запастись сведениями о всех вопросах дня. А какая была непринужденность, терпимость, вежливая, и себя, и других уважающая свобода в этих разнообразных и разноречивых разговорах! Даже при выражении спорных мнений не было слишком кипучих прений: это был мирный обмен мыслей, воззрений, оценок».

446