Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Страница 509

509

Они ничтожны – если буду

Тобой оправдан, Аристид.

Глинка был масон, состоял в «Союзе благоденствия», но с переформированием Тайного общества отстал от него. Был членом общества «Зеленой лампы». После 14 декабря просидел три месяца в Петропавловской крепости и был сослан в Петрозаводск с определением на службу по гражданской части. Был советником олонецкого губернского правления, потом на той же должности в Твери и Орле. В 1835 г. вышел в отставку и поселился в Москве. В 1830 г. Пушкин с Вяземским заезжали к Глинке в Тверь, – вот все, что мы знаем о позднейших встречах Глинки с Пушкиным.

Глинка был большой добряк. «Я не встречал подобного энтузиазма ко всему доброму, – сообщает современник. – Расскажите при нем о каком-нибудь благородном поступке, – тотчас цвет лица его переменится, и вид его, обыкновенно мрачный, сделается веселым. Он жил в бедности, но, невзирая на то, послал однажды заключенным в тюрьме сто горшков цветов. Людей он не знал». Этот благороднейший и добрейший человек был вместе с тем суетен и тщеславен в высшей степени. Под старость он весь ушел в чинопочитание и в мелочное самообожание. Был он маленький, черненький, сморщенный старичок с очень добродушным личиком; всегда носил все имевшиеся у него ордена; поэт Щербина называл его ходячим иконостасом и уверял, что бабы к нему прикладываются. Остряки утверждали, что Глинка даже купается, не снимая орденов. Жена его Авдотья Павловна тоже была поэтесса и тоже писала на божественные темы. Они были влюблены в стихи друг друга и представляли курьезную парочку. Иногда они устраивали у себя чтение «Таинственной капли» – сборника мистических стихов Глинки. Это было настоящим священнодействием. Приглашались только достойные. В зале устраивалось возвышенное место, на нем ставился стол и два стула рядом; на столе зажигались свечи и ставились сахарная вода, и самыми восторженными поклонницами с таинственной осторожностью раскладывались фолианты рукописи. Для слушателей ставились кресла полукругом; все рассаживались заблаговременно. Вдруг все смолкали, и автор с женой восходили на трибуну. Засим неукоснительно происходил следующий разговор:

– Ma che´re, кто начнет?

– Ты, конечно, mon cher.

– Уверяю тебя, ma che´re, ты гораздо лучше меня читаешь.

Наконец, кто-нибудь начинал: и муж, и жена читали совершенно одинаково: патетично, певуче, монотонно. «Никогда не забуду мучений, которые доставляли мне эти чтения!» – с ужасом вспоминает Ек. Ф. Юнге.

Стихи Глинки были не лишены своеобразного дарования. Ему, между прочим, принадлежат слова распространенной песни «Вот мчится тройка удалая». Любимым его жанром, как уже сказано, были стихотворения религиозные. Пушкин признавал Глинку оригинальным поэтом со своим, ни на кого не похожим лицом, с поэтическим воображением, теплотой чувств и свежестью живописи, но в то же время небрежным в рифмах и слоге, однообразным в мыслях, с простотой, переходящей в изысканность, с оборотами то смелыми, то прозаическими. Смелые обороты эти не раз веселили Пушкина. Например, в «Северных цветах» за 1831 г. было помещено стихотворение Глинки «Бедность и утешение»:

Не плачь, жена! Мы здесь земные постояльцы;
Я верю, где-то есть и нам приютный дом!
Под час вздохну я, сидя за пером,
Слезы роняешь ты на пяльцы;
Ты все о будущем полна заботных дум:
Бог даст детей?.. Ну, что ж! – пусть Он наш будет Кум!

Пушкин по этому поводу писал Плетневу: «Бедный Глинка работает, как батрак, а проку все нет. Кажется мне, он с горя рехнулся. Кого вздумал просить себе в кумовья! Вообрази, в какое положение приведет он и священника, и дьячка, и куму, и бабку, да и самого кума, которого заставят же отрекаться от дьявола, плевать, дуть, сочетаться и прочие творить проделки. Нащокин уверяет, что всех избаловал покойник царь, который у всех крестил ребят. Я до сих пор от дерзости Глинкиной опомниться не могу. Странная вещь, непонятная вещь!» А в 1834 г. Пушкин писал в дневнике: «Цензор Никитенко на гауптвахте под арестом и вот по какому случаю: Деларю напечатал перевод оды Гюго, в которой находится следующая глубокая мысль: если де я был бы Богом, то я бы отдал свой рай и своих ангелов за поцелуй Милены или Хлои (см. Деларю)… А все виноват Глинка. После его ухарского псалма, где он заставил Бога говорить языком Дениса Давыдова, цензор подумал, что Он пустился во все тяжкое… Псалом Глинки уморительно смешон». В псалме этом господь-Адонаи обращается к мечу с такой речью:

Сверкай, мой меч! играй, мой меч!
Лети, губи, как змей крылатый!
Пируй, гуляй в раздолье сеч!
Щиты их в прах! В осколки латы!

Пушкин не раз задевал Глинку в эпиграммах. В «Собрании насекомых» он назвал его «Божией коровкой». Эпиграмма на Глинку:

Наш друг Фита , Кутекин в эполетах,
Бормочет нам растянутый псалом:
Поэт Фита, не становись Ферто´м!
Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах!

Посылая в 1825 г. эту эпиграмму Вяземскому, Пушкин писал: «Не выдавай меня, милый; не показывай этого никому: Фита бо друг сердца моего, муж благ, незлоблив, удаляйся от всякия скверны».

Барон Егор Федорович Розен

(1800–1860)

Посредственный поэт и драматург. Родился в Эстляндии, получил прекрасное домашнее образование. В 1819 г. поступил в Елизаветградский гусарский полк. До этого он очень слабо знал русский язык и, по собственному признанию, «научился русскому языку в манеже и на службе». В 1835 г., по рекомендации Жуковского, был назначен личным секретарем наследника великого князя Александра Николаевича. В 1840 г. вышел в отставку. Был очень плодовитый писатель, сотрудничал без разбора в самых разнообразных изданиях, вплоть до булгаринских. Жуковский и Пушкин ценили его, несомненно, выше, чем он заслуживал. Пушкин, например, писал в дневнике: «Ни Кукольник, ни Хомяков не напишут хорошей трагедии. Барон Розен имеет более таланта». Сам Розен был о себе самого высокого мнения. Он был уверен, что он глубокий и единственный знаток драматического искусства и величайший драматический поэт. Ему, между прочим, принадлежит либретто оперы «Жизнь за царя». Успех оперы Розен с полнейшим убеждением приписывал своим стихам. М. И. Глинка рассказывает в своих «Записках»: «Большая часть не только тем оперы, но и разработка пьесы была уже сделана, и Розену надлежало подделывать слова под музыку. Барон Розен был на это молодец: закажешь столько-то стихов такого-то размера, – ему все равно, придешь через день, и уже готово… Каждый свой стих он защищал со стоическим героизмом; так например, мне показались не совсем ловкими стихи из квартета:

509