Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Страница 286

К оглавлению

286

Мой брат двоюродный Буянов

В пуху, в картузе с козырьком,

Как вам, конечно, он знаком.

В общем, однако, Пушкин ценил дядю разве только в самой ранней юности. Впоследствии он неизменно отзывался о нем с насмешкой и пренебрежением – и как о поэте, и как о человеке. В письмах его встречаем выражение: «посредственный, как Василий Львович». Из Кишинева Пушкин писал Вяземскому: «Дядя прислал мне свои стихотворения, – я было хотел написать об них кое-что, да невозможно: он так глуп, что язык не повернется похвалить его». Когда умер Ал. М. Пушкин, вместе с Дмитриевым всего злее издевавшийся над Василием Львовичем, Пушкин запрашивал Вяземского: «Какую песню из Беранже перевел дядя Василий Львович? Уж не «le bon Dieu» ли? Объяви ему за тайну, что его в том подозревают в Петербурге и что готовится уже следственная комиссия. Не худо уведомить его, что уже давно был бы он сослан, если бы не чрезвычайная известность его «Опасного соседа». Опасаются шума. Как жаль, что умер Алексей Михайлович и что не видал я дядиной травли! Но Дмитриев жив, еще не все потеряно». И в 1830 г., будучи женихом, он сообщал Вяземскому: «Дядя Василий Львович плакал, узнав о моей помолвке. Он собирается на свадьбу подарить нам стихи. На днях он чуть не умер и чуть не ожил. Бог знает, чем и зачем он живет!»

Сонцовы

(Солнцевы)

Елизавета Львовна Сонцова (1776–1848), рожденная Пушкина, тетка поэта. Замужем за Матвеем Михайловичем Сонцовым (1779–1847). Он был богатый помещик Зарайского уезда Рязанской губернии, служил непременным членом в Мастерской московской Оружейной палаты под начальством князя Н. Б. Юсупова. В 1825 г. был представлен Юсуповым к производству в камергеры. Однако в Петербурге нашли, что по его чину достаточно и звания камер-юнкера. «Но Сонцов, – рассказывает Вяземский, – кроме того, что уже был в степенных летах, пользовался еще вдоль и поперек таким объемистым туловищем, что юношеское звание камер-юнкерства никак не подходило ни к лицу его, ни к росту. Был он не только сановит, но и слоновит. Князь Юсупов сделал новое представление на основании физических уважений, которое и было утверждено: Сонцов наконец пожалован в камергеры». Известный московский остряк Неелов сложил по этому случаю эпиграмму:

Чрез дядю, брата или друга

Иной по службе даст скачок;

Другого вывезет сестра или супруга,

Но он стал камергер чрез собственный пупок.

Сонцов постоянно пыхтел от тучности, как кипящий чайник под крышкой, вечно всем был недоволен, говорил напыщенно и до того был чванлив, что даже в деревне у себя надевал по праздникам камергерский мундир. Жена его Елизавета Львовна, как и братья ее, была насквозь фальшива, любила разыгрывать высокие чувства. Однажды в зарайской деревне заболела у нее дочь. Приглашен был известный в Зарайске д-р Георгиевский, чудак-бессребреник и прекрасный врач. Он приехал. Елизавета Львовна в живописной позе лежала в гостиной на диване и нюхала из флакона соли. Ломаясь, она пространно стала рассказывать доктору о страданиях материнского сердца, о беспокойстве за страждущую дочь. А детям ее в действительности житье в родительском доме было очень плохое. Георгиевский сурово прервал ее:

– Сударыня, ведите меня к больной.

Дочь он вылечил, но мать иначе о нем не говорила, как «c’est un monstre (это чудовище)!» После смерти племянника-поэта она, при упоминании о нем, закатывала глаза к потолку и произносила: «Mon neveu – pauvre victime (мой племянник – несчастная жертва)!»

У Сонцовых были две дочери. Несмотря на все старания родителей, выйти замуж им не удалось. Баратынский с Соболевским написали на Сонцовых такую эпиграмму:

Жил да был петух индейский,

Цапле руку предложил,

При дворе взял чин лакейский

И в супружество вступил.

Он детей молил, как дара, –

И услышал бог богов:

Родилася цаплей пара,

Не родилось петухов.

Цапли выросли, отстали

От младенческих годов,

Длинны, очень длинны стали

И глядят на куликов.

Вот пришла отцу забота

Цаплей замуж выдавать,

Он за каждой два болота

Мог в приданое отдать.

Кулики к нему летали

Из соседних, дальних мест;

Но лишь корм они клевали, –

Не глядели на невест.

Цапли вяли, цапли сохли,

Наконец, скажу вздохнув,

На болоте передохли,

Носик в перья завернув.

Эпиграмма была приписана Пушкину и под его именем дошла до Сонцовых. В 1828 г. Вяземский писал Пушкину из деревни про двоюродную сестру Сонцова: «…она представила мне в лицах, как Елизавета Львовна жаловалась ей на тебя за стихи «Жил да был петух индейский», и заставляла дочь Алину нараспев их читать. Ты прыгал бы и катался от смеха».

Анна Львовна Пушкина

(1769–1824)

Тетка поэта, старая дева. Девство ее не переставало тешить Пушкина. Вяземскому он писал по поводу «Бахчисарайского фонтана»: «Хладного скопца уничтожаю в поэме из уважения к давней девственности Анны Львовны». Когда она умерла, он запрашивал Вяземского: «Смерть моей тетки Fre´tillon не внушила ли какого-нибудь перевода Василию Львовичу? Нет ли хоть эпитафии?» Fre´tillon – героиня песенки Беранже, девица легких нравов. Пушкин применил это название к Анне Львовне, как о человеке очень худом говорят шутливо «толстяк» или о карлике – «великан». В вариантах к «Графу Нулину» Пушкиным упоминается многотомный сентиментальный роман «Любовь Элизы и Армана, или Нещастие двух семей»:

Роман классический, старинный,

Отменно длинный, длинный, длинный,

Отрада девушки невинной,

Покойной тетушки моей.

286