Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Страница 560

560

Вызов принял, конечно, Дантес. Есть сведения, что Геккерен в наемной карете, чтобы не быть узнанным публикой, поехал следом за дуэлянтами и ждал результатов поединка у Комендантской дачи, за полверсты от места дуэли. Он уступил свою карету для раненого Пушкина, а сам возвратился домой на извозчике.

Последствия, которые имела для Геккерена дуэль и вызванная ею смерть Пушкина, пробуждают большое недоумение. Что, собственно, случилось? Молодой офицер, сын иностранного посланника, – и даже не родной сын, а приемный, – по любовному делу убил на поединке нечиновного камер-юнкера, приревновавшего его к своей жене. Что здесь для того времени особенного? И самому убийце в подобных случаях наказание грозило очень небольшое – несколько месяцев ареста в крепости или на гауптвахте, особенно ввиду поведения убитого, сделавшего дуэль неизбежной. И уж никоим образом не могло отразиться это событие на отце офицера. Первые дни можно было думать, что все так и будет. Петербургское высшее общество за редкими, единичными исключениями было целиком на стороне Геккеренов, оказывало им самое теплое внимание и сочувствие; император Николай высказался о Дантесе очень милостиво, признавал, что он никак не мог отказаться от вызова своего бешеного противника и что во время дуэли вел себя честно и смело. Вюртембергский посланник князь Гогенлоэ-Кирхберг писал своему правительству: «Непосредственно после дуэли между Пушкиным и молодым Геккереном большинство высказывалось в пользу последнего, но не понадобилось и двадцати четырех часов, чтобы русская партия изменила настроение умов в пользу Пушкина». Что это за «русская партия», мы увидим ниже. Но факт тот, что отношение верхов к обоим Геккеренам совершенно неожиданно резко изменилось. Дантес был присужден к разжалованию в рядовые и, как иностранный подданный, выслан за границу, «посажен в открытую телегу и отвезен за границу, как бродяга, без предупреждения его семьи об этом решении», – с негодованием писал в своей депеше французский посол. Старший Геккерен, после долгих и напрасных попыток оправдаться перед императором, увидел себя вынужденным уехать в отпуск. Перед отъездом он просил императора об аудиенции. В этом ему было отказано, но была прислана табакерка с царским портретом. Такие табакерки вручались посланникам, когда они окончательно покидали свой пост; вручение табакерки Геккерену говорило, что его больше не желают видеть на его посту.

Чем была вызвана эта перемена отношения к Геккеренам? Император писал в Рим брату своему Михаилу: «Порицание поведения Геккерена справедливо и заслуженно; он точно вел себя, как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривал жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью». Если это было и так, то все-таки подобного частного обстоятельства было слишком мало, чтобы потребовать отозвания Геккерена из России. Щеголев думает, что причиной перемены отношения Николая к Геккерену было предполагаемое участие Геккерена в посылке Пушкину ноябрьского пасквиля, задевавшего доброе имя и самого императора; ознакомившись после смерти Пушкина с пасквилем и получив какие-то доказательства об авторстве Геккерена, император пришел в бешенство и потребовал от голландского правительства убрать своего посла. Может быть, были и такие мотивы, хотя трудно предположить, чтобы Бенкендорф посмел в ноябре скрыть от императора оскорбительный для него пасквиль и показать только после смерти Пушкина. Однако странным образом почти никем не учитывается главная причина перемены отношения к Геккеренам, – причина, получившая очень ясное отражение в целом ряде документов того времени. Похороны Пушкина, как мы уже видели, вылились в форменную, очень внушительную стихийную демонстрацию. До какой степени она была внушительна, показывает то обстоятельство, что почти все иностранные послы сочли нужным сообщить о ней своим правительствам; и все отмечали, что демонстрация шла от демократических слоев общества – «среднего класса», «второго и третьего класса жителей», «простого народа», «черни». Николай и высший свет совершенно не сознавали и не хотели знать, что смерть Пушкина огромнейшая национальная потеря. Напор снизу заставил их это понять, и вот в чем основная причина столь изумившей Геккеренов перемены отношения к ним верхов. Волей-неволей пришлось понять, что убит не «сочинитель» титулярный советник Пушкин, а гениальный поэт, слава и гордость России. И пришлось перестроить все свое отношение к случившемуся, пришлось притвориться, что и наверху смерть Пушкина расценивается как национальная потеря. Как мы уже видели, Дантес в своем показании суду прямо писал, что в высшем обществе от него отвернулись с той поры, как простой народ побежал в дом Пушкина, «без всякого рассуждения и желания отделить человека от таланта». Прусский посланник сообщал своему правительству, что император совершенно изменил свое первоначальное благосклонное отношение к Дантесу: «Начинают думать, что император не пожелает, а быть может, не сможет всецело следовать своим первым впечатлениям и подвергнет барона Геккерена (Дантеса) достаточно суровому наказанию, хотя бы для того, чтобы успокоить раздражение и крики о возмездии или, если угодно, горячую жажду публичного обвинения, которую вызвало печальное происшествие». А сардинский посланник по поводу ухода со своего поста голландского посланника писал: «Ввиду того горя, которое обнаруживается здесь по поводу смерти Пушкина, и тех сожалений, которые высказываются, я нахожу решение, принятое вышеназванным послом покинуть Петербург, весьма приличным и соответствующим тому положению, в которое он будет поставлен вследствие этой дуэли, так изменившей его прежнее положение». Сам старик Геккерен писал близким, что он покидает свой пост, потому что ему пришлось бы бороться с целой партией, главой которой был покойный: «…борьба с нею отравила бы со временем все мое существование… Решительно мы подвергаемся нападкам партии, которая начинает обнаруживаться и некоторые органы которой возбуждают преследование против нас». И вюртембергский посланник, как мы видели, писал о могущественной «русской партии», сумевшей в двадцать четыре часа изменить настроение умов в пользу Пушкина. «Глаз стороннего наблюдателя, – сообщал он, – имел возможность убедиться, как сильна и могущественна эта чисто русская партия». Никакой такой специальной партии, конечно, не существовало. Но было стихийное демократическое движение, которое заставило в смущении отступить перед собой само всесильное николаевское правительство и жертвой которого сделались ничего такого не ожидавшие Геккерены.

560