Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Страница 520

520

Журналисты

Михаил Трофимович Каченовский

(1775–1842)

По происхождению нежинский грек, первоначальная фамилия – Качиони. В 1806 г. получил степень доктора философии и изящных искусств, долгие годы состоял профессором Московского университета, занимая самые разнообразные кафедры: теории изящных искусств и археологии, русской истории, русской словесности, всеобщей истории, истории славянских литератур и наречий. С 1805 по 1830 г. стоял во главе журнала «Вестник Европы», принятого им от Карамзина. В истории русского самосознания Каченовский занимает свое определенное место как историк-основатель и главный представитель «скептического направления», как последователь Нибура, боровшийся против царившей в его время наивной некритичности в отношении к историческим источникам. Один из его биографов говорит: «С необычайной научной осторожностью, с решимостью предпочитать скептически-отрицательный вывод произвольному ответу, Каченовский, при современной ему разработке исторических источников, не мог найти надежного, с его точки зрения, материала для построения русской истории. Заслуга его не в печатных трудах, – его собственных и учеников, – а в той школе, какую проходили студенты в его аудитории». О Каченовском с очень теплым чувством отзывается целый ряд его слушателей, впоследствии выдвинувшихся на разных поприщах, – Кавелин, Редкий, Герцен, Ив. А. Гончаров. Все они в главную заслугу Каченовскому ставят его умение будить критическую мысль, приучать слушателей ничего не принимать на веру и стоять на собственных ногах. С. М. Соловьев рассказывает: «Любопытно было видеть этого маленького старичка с пергаментным лицом на кафедре: обыкновенно читал он медленно, однообразно, утомительно; но как скоро явится возможность подвергнуть сомнению какое-нибудь известие, старичок вдруг оживится, и засверкают карие глаза под седыми бровями, составлявшие единственную красоту у невзрачного старика». Курьезно, что этот неистовый отрицатель в области науки – в области политической, религиозной, литературной и житейской был чрезвычайно консервативен и робок. Перед авторитетом царствующего императора Каченовский благоговел. Доказывая подложность надписи на тмутараканском камне, он заявлял на лекции:

– Да вот и государь император Николай Павлович, как взглянул на надпись, так и сказал: это, должно быть, подложная надпись!

Ужасно боялся всякой ответственности; никогда, например, не брал на дом книг из университетской библиотеки, – вдруг они у него пропадут! В бытность секретарем, деканом и ректором университета каждую бумагу встречал возражением: «Да как же это так? Да зачем же это так?» В журнале своем «Вестник Европы» он выступал крайним литературным старовером и консерватором вплоть до отстаивания в русском алфавите букв «фита» и «ижица». К молодой русской литературе и специально к Пушкину относился отрицательно.

«Руслана и Людмилу» встретил с возмущением. «Возможно ли, – писал он, – просвещенному человеку терпеть, когда ему предлагают поэму, писанную в подражание «Еруслану Лазаревичу»? Чтобы лучше выразить всю прелесть старинного нашего песнословия, поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например: «Шутите вы с мною, – всех удавлю я бородою!» Каково? Далее: чихнула голова, за нею и эхо чихает… Вот что говорит рыцарь: «Я еду, еду, не свищу, а как наеду, не спущу». Потом витязь ударяет голову в щеку тяжкой рукавицей… Но увольте меня от подробностей и позвольте спросить: если бы в московское Благородное собрание как-нибудь втерся (предполагают невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: «Здорово, ребята!» – неужели стали бы таким проказником любоваться?.. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна». И все время из «Вестника Европы» на Пушкина сыпались самые ядовитые и злые нападки. Пушкин не оставался в долгу и клеймил Каченовского эпиграммами, наименее изящными из всех его эпиграмм, представляющими просто набор грубых ругательств, в таком, например, роде:

Клеветник без дарованья,
Палок ищет он чутьем,
А дневного пропитанья
Ежемесячным враньем…

и т. п.

Павел Петрович Свиньин

(1787–1839)

Журналист и археолог. В молодости провел несколько лет за границей, состоял секретарем русского генерального консула в Филадельфии. С 1818 по 1830 г. издавал журнал «Отечественные записки», наполнявшийся по большей части его собственными статьями по русской истории, географии, археологии. Выпустил несколько книжек этнографического и археологического содержания. Свои работы Свиньин посвящал изображению России и русского народа, особенно в лице его исторических героев, самоучек и самородков. Был также большим любителем русской старины и русского искусства, собрал обширный художественно-археологический музей; рядом с предметами вздорными и неподлинными в музее было много ценнейших рукописей, грамот, старинных книг. Свиньин собирал также картины русских художников и первый заговорил о «русской школе» в живописи, о необходимости беречь ее и поддерживать. В собрании его были картины Венецианова, Егорова, Шебуева, Щедрина и других. Весь свой музей Свиньин, нуждаясь в деньгах, распродал в 1834 г. с аукциона.

В жизни и в писаниях своих Свиньин был феноменальным вралем и форменным Хлестаковым. А. Е. Измайлов написал на него сказку, которая начиналась: «Павлушка, медный лоб (приличное прозванье!), имел ко лжи большое дарованье». Пушкин вывел его в сказочке «Маленький лжец», где высмеивал страсть Свиньина к сомнительным древностям и к открытию всякого рода самородков. «Павлуша был опрятный, добрый, примерный мальчик, но имел большой порок, – он не мог сказать трех слов, чтобы не солгать. Папенька в его именины подарил ему деревянную лошадку. Павлуша уверял, что его лошадка принадлежала Карлу XII и была та самая, на которой он ускакал из Полтавского сражения. Павлуша уверял, что в доме его родителей находится поваренок-астроном, форейтер-историк, и что птичник Прошак сочиняет стихи лучше Ломоносова. Сначала все товарищи ему верили, но скоро догадались и никто уже не хотел ему верить даже и тогда, когда случалось сказать ему и правду». Посланный с каким-то поручением в Бессарабию, Свиньин выдал себя там за важного чиновника и, только уже зашедши далеко (стал принимать прошения от колодников), был остановлен. В 1818 г. Пушкин, когда его посетил Свиньин вместе с Ксенофонтом Полевым, стал допекать Свиньина расспросами о его бессарабской командировке, от которых Свиньин корчился, как береста на огне. Пушкин невинно спрашивал:

520