Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Страница 499

499

Современник так описывает наружность Баратынского. «Его бледное, задумчивое лицо, оттененное черными волосами, взор, горящий как бы сквозь туман тихим пламенем, придавали ему нечто привлекательное и мечтательное; но легкая черта насмешливости приятно украшала черты его. Все существо его было проникнуто неизъяснимою прелестью». Вяземский о Баратынском писал в 1828 г. А. Тургеневу: «Чем более вижусь с Баратынским, тем более люблю его за чувства, за ум, удивительно тонкий и глубокий, раздробительный. Возьми его врасплох, как хочешь: везде и всегда найдешь его с новою своею мыслью, с собственным воззрением на предмет».

Пушкин сблизился с Баратынским в Петербурге до своей ссылки, часто виделся с ним в свои приезды в Москву. К поэтической деятельности Баратынского он относился восторженно, готов был серьезно рассориться с друзьями, недостаточно высоко ценившими Баратынского. В 1822 г. он писал Вяземскому: «Если впредь Баратынский зашагает так, как шагал до сих пор, то оставим все ему эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасенья нет». В 1824 г. А. Бестужеву: «Баратынский – прелесть и чудо; после него никогда не стану печатать своих элегий». …И так дальше. Не раз поминает его в своих стихах. В «Евгении Онегине», собираясь изложить на русском языке французское письмо Татьяны, он обращается к Баратынскому:

Певец «Пиров» и грусти томной!
Когда б еще ты был со мной,
Я стал бы просьбою нескромной
Тебя тревожить, милый мой,
Чтоб на волшебные напевы
Переложил ты страстной девы
Иноплеменные слова.
Где ты? Приди, – свои права
Передаю тебе с поклоном…
Но посреди печальных скал,
Отвыкнув сердцем от похвал,
Один, под финским небосклоном,
Он бродит, и душа его
Не слышит горя моего.

Не раз Пушкин брал стихи Баратынского эпиграфами к своим произведениям; «Граф Нулин» вышел в 1828 г. в одной книжке с «Балом» Баратынского. Баратынский со своей стороны в целом ряде стихотворений упоминает о Пушкине; в «Пирах»:

Ты, Пушкин, ветреный мудрец,
Наперсник шалости и славы,
Молитву радости запой,
Запой, – соседственные боги,
Сатиры, фавны козлоноги
Сбегутся слушать голос твой,
Певца внимательно обстанут
И, гимн веселый затвердив,
Им оглашать наперерыв
Мои леса не перестанут.

Или:

Ты, Пушкин наш, кому дано
Петь и героев, и вино,
И страсти дикие, и шалость,
Дано с проказливым умом
Быть сердца чудным знатоком
И, что, по-моему, не малость,
Быть прелюбезным за столом.

В послании к Богдановичу:

Пушкин молодой, сей ветреник блестящий,
Все под пером своим шутя животворящий.

В 1825 г. Баратынский писал Пушкину: «Иди, довершай начатое ты, в ком поселился гений. Возведи русскую поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвел Россию между державами. Соверши один, что он совершил один». Был в восторге от «Онегина»: «Какая прелесть! Какой слог блестящий, точный и свободный! Это рисовка Рафаэля, живая и непринужденная кисть живописца из живописцев». От «Годунова»: «Чудесное произведение, которое составит эпоху в нашей словесности». Однако с течением времени в отзывах Баратынского начинают звучать и другие ноты. Уже в 1827 г. он обращается к Пушкину со странным стихотворением, к которому никак не мог подать повод Пушкин с его строгим отношением к своему творчеству:

Не бойся едких осуждений,
Но упоительных похвал:
Не раз в чаду их мощный гений
Сном расслабленья засыпал.
Когда, доверясь их измене,
Уже готов у моды ты
Взять на венок своей Камене
Ее тафтяные цветы, –
Прости, я громко негодую;
Прости, наставник и пророк,
Я с укоризной указую
Тебе на лавровый венок [270] .

В 1832 г. он писал об оконченном «Евгении Онегине» И. В. Киреевскому: «Характеры бледны. Нет ничего такого, что бы решительно характеризовало наш русский быт. Произведение блестящее, но почти все ученическое, потому что почти все подражательное». О сказках Пушкина тоже отзывался отрицательно. Однако от «Повестей Белкина», как выражается Пушкин, «ржал и бился». А по поводу смерти Пушкина вспоминал слова Феофана Прокоповича о Петре Великом: «Что мы сделали, россияне, и кого погребли!»

Близких, истинно дружеских личных отношений между Пушкиным и Баратынским, по-видимому, не было, а если и были вначале, то постепенно завяли. Как-то не вязалось их знакомство. Баратынский в 1828 г. писал Пушкину из Москвы: «Дельвиг передал мне одну твою фразу, и ею меня несколько опечалил. Ты сказал ему: «Мы нынче не переписываемся с Баратынским, а то бы я уведомил его» – и проч. Неужели, Пушкин, короче прежнего познакомясь в Москве, мы стали с тех пор более чуждыми друг другу? Я, по крайней мере, люблю в тебе по-старому и человека и поэта». А по поводу последней встречи с Баратынским в Москве в мае 1836 г. Пушкин писал жене: «Баратынский очень мил. Но мы как-то холодны друг к другу». Некоторые исследователи, в вечном искании «прототипов» к художественным образам, полагают, что в «Моцарте и Сальери» Пушкин под видом Сальери изобразил Баратынского, а под видом Моцарта – себя.

Николай Михайлович Языков

(1803–1846)

Из богатой симбирской помещичьей семьи (около двадцати тысяч десятин земли). В раннем детстве лишился отца и рос на попечении двух старших братьев, Петра и Александра, к которым на всю жизнь сохранил сыновне-почтительные чувства. В 1814 г. поступил в горный кадетский корпус в Петербурге, не кончил курса, перешел в институт корпуса инженеров путей сообщения; оттуда был исключен за неаккуратное посещение лекций. Жил он в Петербурге вместе с двумя старшими братьями; они оба кончили горный корпус и где-то числились на службе. Все три брата отличались непроходимой, глубокой помещичьей ленью. Целыми днями они лежали в халатах на диванах обширной комнаты, в которой жили втроем. Богатством своим они совершенно не пользовались не из скупости, а из той же лени – не было охоты двинуть пальцем для устройства даже элементарнейшего собственного комфорта. Сонный крепостной слуга Моисей приносил им обед из дрянной соседней харчевни, приносил, что попадется, подавал блюда простывшими, неразогретыми. Платье не чистилось неделями.

499