Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Страница 497

497

Грибоедов воротился на Кавказ. Ермолова в начальствовании краем сменил Паскевич, женатый на двоюродной сестре Грибоедова. Грибоедов заведывал сношениями с Персией и Турцией, писал безграмотному Паскевичу его реляции, сопровождал его на персидской войне. Паскевич писал матери Грибоедова, что сын ее совсем его не слушается: «…разъезжает себе под пулями, да и только!» Выработка мирных условий с Персией почти целиком была делом Грибоедова, обнаружившего большие дипломатические способности. Персия уступила России Нахичеванское и Эриванское ханство и обязалась уплатить 30 миллионов рублей контрибуции. Для представления императору мирного трактата Паскевич отправил в Петербург Грибоедова и в письме рекомендовал его Николаю «как человека, который был для меня по политическим делам весьма полезен». Дипломатическая служба, однако, тяготила Грибоедова; проездом в Петербург он посетил в Москве своего друга С. Н. Бегичева и говорил ему:

– Я приеду на житье к тебе. Все, чем я до сих пор занимался, для меня дела посторонние, призвание мое кабинетная жизнь, голова моя полна, и я чувствую необходимую потребность писать.

В Петербурге Грибоедов встретил блестящий прием. Ему пожалованы были чин статского советника, орден Анны 2-й степени с алмазами и четыре тысячи червонцев. На него смотрели как на восходящую дипломатическую звезду. Но карьера его не прельщала, он был грустен и говорил:

– Я в Персии состарился. Не только загорел, почернел, почти лишился волос на голове, но и в душе не чувствую прежней молодости.

Самая большая тайная боль Грибоедова, о которой он редко говорил, была в том, что ему не писалось. Он оказался типичнейшим «автором одной книги». Все, что он писал не только до, но и после «Горя от ума», не поднималось выше посредственности. Долго и много работал над романтической трагедией «Грузинская ночь», читал ее в Петербурге друзьям, они, так сказать, в кредит, восхищались ею, – но это, судя по дошедшим отрывкам, было совершенно беспомощное, чисто ученическое подражание Шекспиру. Грибоедов, как уже говорено, был прекрасный пианист. Однажды, слушая его импровизации на фортепиано, актер П. А. Каратыгин воскликнул в восхищении:

– Ах, Александр Сергеевич, сколько Бог дал вам талантов! Вы поэт, музыкант, были лихой кавалерист и, наконец, отличный лингвист!

Грибоедов горько улыбнулся и ответил:

– Поверь, Петруша, у кого много талантов, у того нет ни одного настоящего.

Началась война с Турцией. В Персии, озлобленной позорным миром, необходим был энергичный и знающий дело представитель России. На этот трудный и ответственный пост, – по-видимому, не без тайного намерения, – был назначен Грибоедов. Несмотря на все старания, отделаться от назначения ему не удалось. Он должен был ехать в Персию в качестве русского полномочного министра.

В июне 1828 г. Грибоедов выехал из Петербурга. В Тифлисе он женился на молодой красавице-грузинке, княжне Нине Чавчавадзе и вскоре вместе с ней отправился на место своей службы, в Тавриз, резиденцию наследника престола Аббас-Мирзы. Там Грибоедову пришлось принимать энергичные меры к взысканию еще не выплаченной контрибуции. Он несколько раз писал в Петербург, что персидская казна пуста, страна разорена, что не следует доводить ее до крайности чрезмерными денежными требованиями. Ответ из Петербурга был: взыскивать неукоснительно. С той же целью получения контрибуции Грибоедов, оставив в Тавризе беременную жену, отправился в Тегеран, резиденцию шаха. Желая поднять достоинство русского имени, Грибоедов нарушал этикет шахского двора, выказывал возможно меньше уважения к шаху. Мы не знаем, насколько действовал тут Грибоедов по собственной инициативе и насколько по предписаниям из Петербурга. Но навряд ли при данных обстоятельствах такое поведение было разумно: Россия была занята войной с Турцией, на реальную силу опереться не могла, и большая мягкость диктовалась элементарными политическими соображениями. Английская дипломатия пользовалась таким положением дел и разжигала в персидских придворных сферах ненависть к русскому послу. Духовенство агитировало в народных массах, будило в них национальный и религиозный фанатизм. Грибоедов дал приют в здании посольства двум армянкам из гарема шахова зятя Алаяр-хана, заклятого своего врага. При этом Грибоедов допустил большую неосторожность: для персиян делом совершенно неслыханным по неприличию было помещение молодых женщин в доме, где жили одни мужчины; притом служащие русского посольства пользовались в городе очень плохой репутацией. Вооруженные толпы народа, воспламененные проповедями духовенства, кинулись к зданию русского посольства. Незначительный казачий конвой не мог оказать серьезного сопротивления, он был перебит, и толпы ворвались во внутренний двор. Грибоедов и все члены миссии заперлись, заделали окна и двери и решили защищаться до последней капли крови. Луристанские горцы, как кошки, перебрались с соседних домов на плоскую крышу посольства, разобрали потолок и сверху стали стрелять в русских. Одним из первых был убит Грибоедов. Толпа ворвалась и всех перерезала. Труп Грибоедова выволокли наружу и с издевательствами таскали по улицам. Обезображенное тело его было узнано только по сведенному от пули Якубовича мизинцу левой руки.

Грибоедов был среднего роста, с прекрасным лбом и тонкими, насмешливыми губами, очень близорукий, поэтому всегда в очках. Обладал сильной волей; что ставил себе целью, того достигал. Не умел понять, как можно, любя Шекспира, читать его в переводах, а не научиться английскому. В начале персидской войны, когда близ него упало ядро, он испытал страх; тогда, чтобы привыкнуть к опасности, он при первом представившемся случае стал на такое место, куда падали неприятельские ядра, и, не сходя с места, выдержал назначенное им себе число выстрелов; после этого перестал бояться. «Образование и ум его необыкновенны», – писал мало расположенный к нему Н. Н. Муравьев. Обращение Грибоедова отличалось искренностью; слушая его, можно было верить каждому его слову; он не терпел преувеличений и будто мыслил вслух, не скрывая своих чувств. Не мог и не хотел скрывать презрения к самодовольной глупости, искательству, низости. В суждениях и образе мыслей был независим. В общении с близкими людьми пленял милым добродушием. Более же далекие ему люди отмечают самонадеянность Грибоедова, склонность к злословию и неуместным, иногда прямо оскорбительным шуткам. Был желчен, раздражителен и заносчив. Однажды Грибоедов должен был в большом обществе читать свою комедию. Один из гостей, очень плохой драматург В. М. Федоров, благодушно сказал, увидев объемистую тетрадь пьесы:

497