Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Страница 407

407

– Позволительно ли быть до того прелестною!

Потом он завязал с Полторацким шутливый разговор – кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадет в рай. Пушкин сказал:

– Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у m-me Керн, хотела ли бы она попасть в ад.

Керн сухо ответила, что в ад она не желает. Полторацкий спросил:

– Ну, как же ты теперь, Пушкин?

– Я раздумал. Я в ад не хочу, хотя там и будут хорошенькие женщины.

Вскоре ужин кончился, и стали разъезжаться. Когда Полторацкий сел с г-жой Керн в экипаж, Пушкин стоял на крыльце и провожал ее глазами.

Анна Петровна уехала из Петербурга. Пушкин держался с ней развязным мальчишкой, но в душе его глубоко залегло впечатление от ее сверкающей красоты, Девической чистоты ее облика и какой-то затаенной грусти: как будто что-то тяжелым крестом давило ее.

Он не ошибся: тяжелым крестом ее давила жизнь с мужем, смявшая всю ее душу. Анна Петровна его не выносила. В 1820 г., живя с мужем в Пскове, она писала в дневнике: «Его невозможно любить, мне не дано даже утешения уважать его; скажу прямо – я почти ненавижу его. Мне ад был бы лучше рая, если бы в раю мне пришлось быть вместе с ним». Страстные порывы неудовлетворенной женской души вылились в сентиментально-платоническое обожание молодого офицера, которого Анна Петровна видела мельком всего несколько раз; он фигурирует в ее дневнике под именем Eglantine (шиповник) и Immortelle (бессмертник). Тем временем немощный ревнивец-муж, выбирая лучшее из зол, старался сосводничать жену со своим молодым племянником, самовлюбленным наглецом. Просвещал жену, что «всякого рода похождения простительны для женщины, если она молода, а муж стар, что иметь любовников недопустимо только в том случае, когда супруг еще в добром здоровье». Почти насильно приводил жену в комнату племянника, когда он, раздетый, лежал в постели, и сам уходил. Анна Петровна с негодованием отвергла домогательства племянника.

В 1823 г. генерал Керн был назначен комендантом в Ригу. Анна Петровна бросила его и уехала к родителям в Полтавскую губернию. В Лубнах она познакомилась с Арк. Гавр. Родзянкой, богатым полтавским помещиком и порнографическим поэтом, приятелем Пушкина по Петербургу. Вскоре она интимно сошлась с ним. Родзянко был, по-видимому, первым, к которому Анна Петровна на практике применила советы мужа. Ведя из Лубен переписку со своей тригорской кузиной Анной Николаевной Вульф, она в письмах часто справлялась о Пушкине, жившем в это время в Михайловском. Теперь она хорошо знала Пушкина как поэта и восторженно увлекалась им. Пушкин ею заинтересовался и в декабре 1824 г. писал Родзянке: «Объясни мне, милый, что такое А. П. Керн, которая написала много нежностей обо мне своей кузине? Говорят, она премиленькая вещь, но славны Лубны за горами. На всякий случай, зная твою влюбчивость и необыкновенные таланты во всех отношениях, полагаю дело твое сделанным или полу сделанным. Поздравляю тебя, мой милый». Дальше следовали уже совершенные непристойности; Пушкин просил Родзянку прочесть письмо Анне Петровне и узнать ее мнение насчет письма. Завязалась игривая переписка между Пушкиным, Родзянкой и Анной Петровной. Тон писем и стихотворных посланий Пушкина – развязно-фривольный. Пушкин знал своего приятеля Родзянку, которого называл Приапом, знал, что Анна Петровна ушла от мужа, и представление о ней было у него определенное.

В июне 1825 г. Анна Петровна неожиданно приехала в Тригорское к тетушке своей Прасковье Александровне Осиповой; она направлялась в Ригу мириться с мужем. Сидели за обедом. Вдруг вошел Пушкин с толстой палкой в руках. Прасковья Александровна представила его Анне Петровне. Он очень низко поклонился, но не сказал ни слова; в его движениях была видна робость. Анна Петровна тоже растерянно молчала. Они не скоро ознакомились и заговорили. Г-жа Керн произвела на Пушкина очень сильное впечатление, – «глубокое и мучительное», как он ей писал впоследствии. Она была в полном расцвете своей блистательной красоты, окружена раздражающей атмосферой выбившейся на свободу, рвущейся к любви женщины. Прекрасные глаза ее смотрели с «терзающим и сладострастным выражением», она кружила голову и Пушкину, и двоюродному своему брату, дерптскому студенту Алексею Вульфу, и смешному, сладкому соседу-помещику Рокотову. Но в глазах ее по-прежнему была тайная грусть, а в манере держаться – странная, чисто девическая застенчивость. Она прожила в Тригорском недели три-четыре. Пушкина целиком захватила любовь к ней. Но это была не легкая, игристо-веселая любовь, какой можно было бы ждать на основании их предыдущей переписки. Любовь была, как налетевший горячий вихрь, – сложная, с самыми противоположными переживаниями. Пушкин никак не мог взять с Анной Петровной ровного, определенного тона. Он нервничал, был то робок, то дерзок, то шумно весел, то грустен, то нескончаемо любезен, то томительно скучен. Все дни он проводил в Тригорском. Слушал с восхищением, как Анна Петровна пела венецианскую баркароллу, читал для нее недавно написанных своих «Цыган», смотрел, подавляя ревность, как за красавицей ухаживал Алексей Вульф.

Пришел последний вечер. Наутро Анна Петровна вместе с Прасковьей Александровной и ее старшей дочерью уезжала в Ригу. Ужинали. Пушкин был тут же. После ужина Прасковья Александровна предложила всем проехаться в Михайловское, к Пушкину. Пушкин был в восторге. Поехали. Лунная июльская ночь дышала прохладой и ароматом зреющей ржи. Ехали в двух экипажах: в одном Прасковья Александровна с сыном Алексеем, в другом – г-жа Керн, Анна Николаевна Вульф и Пушкин. Пушкин был необычно оживлен, мягок и нежен. Шутил без острот и сарказмов, хвалил луну, не называл ее глупой, а говорил:

407