Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Страница 333

К оглавлению

333

Здорово, рыцари лихие

Любви, свободы и вина!

Для нас, союзники младые,

Надежды лампа зажжена!

Здорово, молодость и счастье,

Заздравный кубок и бордель,

Где с громким смехом сладострастье

Ведет нас пьяных на постель!

Так приветствовал Пушкин члена «Зеленой лампы» лейб-улана Юрьева; таким же настроением проникнуты его послания и к другим членам кружка – к Всеволожскому, Щербинину, В. Энгельгардту, письма к тому же Всеволожскому, Мансурову. Характерно, что ни Чаадаева, ни Катенина мы не находим в числе членов «Зеленой лампы», а когда хотели привлечь в кружок Кюхельбекера, то он, как сам рассказывает, отказался вступить в кружок «по причине господствовавшей там неумеренности в употреблении напитков».

Нужно большое желание видеть то, чего нет, чтобы выуживать из посланий Пушкина отдельные слова «равенство», «свобода», «лампа надежды» и на них строить заключения о высоких политических идеалах, будто бы одушевлявших кружок. Да, равенство, и даже не более, не менее, как в якобинском колпаке: «где в колпаке за круглый стол садилось милое равенство». Но равенство это заключалось только в том, что бедняк коллежский секретарь Пушкин мог держаться запанибрата с богачами-полковниками Энгельгардтом или князем Трубецким, а не в том, чтобы за круглый стол равноправным членом мог сесть хотя бы тот же мальчик-калмык. Да, свобода. Но из контекстов совершенно ясно, в каком смысле употребляет это слово Пушкин в отношении к кружку «Зеленая лампа»:

Я люблю вечерний пир,

Где веселье председатель,

А свобода, мой кумир,

За столом законодатель;

Где до утра слово «пей!»

Заглушает крики песен,

Где просторен круг гостей,

А кружок бутылок тесен.

Энгельгардт – «свободы, Вакха верный сын, Венеры набожный поклонник». В послании к Горчакову Пушкин пишет, что ему во сто крат милее:

Младых повес счастливая семья,

Где ум кипит, где в мыслях волен я,

Где спорю вслух, где чувствую живее,

И где мы все – прекрасного друзья,

Чем вялые, бездушные собранья,

Где ум хранит невольное молчанье,

Где холодом сердца поражены…

Где глупостью единой все равны.

Когда в мертвящем душу модном свете все зевают, подавляя скуку,

Тогда, мой друг, забытых шалунов

Свобода, Вакх и музы угощают…

Свобода от светских приличий и стеснений, «страстей единый произвол» – вот что разумелось под свободой в кружке «Зеленая лампа». Мы считаем совершенно несомненным, что тут-то, в компании Кавериных, Щербининых, Мансуровых и прочих прославленных кутил и повес, главным образом и просверкал бурный период бешеного разгула и упоения чувственными радостями, столь характерный для послелицейской жизни Пушкина в Петербурге и наиболее яркое свое отражение нашедший как раз в посланиях его к членам «Зеленой лампы». И именно кружок «Зеленая лампа» по преимуществу имел Пушкин в виду, когда впоследствии вспоминал в «Евгении Онегине»:

И я, в закон себе вменяя

Страстей единый произвол,

С толпою чувства разделяя,

Я музу резвую привел

На шум пиров и буйных споров,

Грозы полуночных дозоров:

И к ним в безумные пиры

Она несла свои дары

И, как вакханочка, резвилась,

За чашей пела для гостей,

И молодежь минувших дней

За нею буйно волочилась, –

А я гордился меж друзей

Подругой ветреной моей.

А потом – перестал гордиться. И, оглядываясь назад, с отвращением вспоминал свою молодость, утраченную «в праздности, в неистовых пирах, в безумстве гибельной свободы»…

После 14 декабря правительство, по оговору некоторых декабристов, обратило внимание и на «Зеленую лампу». Результат изысканий: «Комиссия, видя, что общество сие не имело никакой политической цели, оставила оное без внимания».

Членами «Зеленой лампы» были: Н. В. Всеволожский и его брат А. Н. Всеволожский, Я. Н. Толстой, П. П. Каверин, М. А. Щербинин, А. И. Якубович, Ф. Ф. Юрьев, П. Б. Мансуров, В. В. Энгельгардт, А. Г. Родзянко, Пушкин, Дельвиг, Ф. Н. Глинка, князь С. П. Трубецкой, А. Д. Улыбышев, Д. Н. Барков, А. А. Токарев, И. Е. Жадовский, князь Д. И. Долгоруков.

Пушкин, судя по всем данным, был частым посетителем заседаний и пиршеств «Зеленой лампы», вероятно, не раз читал на них свои стихи. Его там баловали и носили на руках. Часто бывал у Всеволожского и помимо собраний кружка, – в письме к Мансурову он сообщает, что каждое утро из окон Всеволожского они наблюдают в бинокли за «крылатой девой, летящей на репетиции». Актер П. Каратыгин, тогда воспитанник театрального училища, однажды видел в окне дома Всеволожского Пушкина и хозяина. Пушкин, недавно перед тем остригшийся после горячки, сдернул с головы парик и стал им приветственно махать знакомому спутнику Каратыгина.

После высылки Пушкина из Петербурга отношения его с товарищами по «Зеленой лампе» оборвались как-то очень легко и просто. В 1822 г. из Кишинева он писал Якову Толстому: «Ты один из всех моих товарищей, минутных друзей минутной младости, вспомнил обо мне. Два года шесть месяцев не имею от них никакого известия, никто ни строчки, ни слова». Из письма этого с несомненностью видим, кого разумел Пушкин под своими «минутными друзьями» в стихотворении «Погасло дневное светило»:

Я вас бежал, отечески края;

Я вас бежал, питомцы наслаждений,

Минутной младости минутные друзья;

И вы, наперсницы порочных заблуждений,

Которым без любви я жертвовал собой…

И вы забыты мной, изменницы младые…

Члены «Зеленой лампы» – и рядом «порочные наперсницы». Тех и других поэт хочет забыть. Вот какую только память оставили по себе в душе Пушкина товарищи его по «Лампе». Было бы иначе, если бы через них Пушкин испытал на себе «организующее влияние тайного общества» и серьезно приобщился к высоким политическим идеалам времени. Не так вспоминал Пушкин Чаадаева, Пущина.

333