Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) - Страница 306

306

Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый, и славный.
И нежная краса тебе дана,
И нравиться блестящий дар природы,
И быстрый ум, и верный, милый нрав;
Ты сотворен для сладостной свободы,
Для радости, для славы, для забав…

О довольно близком общении Пушкина с Горчаковым мы имеем несколько свидетельств. В 1814 г. Пушкин написал порнографическую поэму «Монах». Горчаков рассказывает, что, пользуясь своим влиянием на Пушкина, он побудил его уничтожить поэму: взял ее на прочтение и сжег, объявив автору, что это недостойно его имени. Сообщение не совсем соответствует действительности: отобрать – отобрал, но не сжег. Недавно поэма, собственноручно писанная Пушкиным, была найдена в бумагах Горчакова и опубликована. Но то обстоятельство, что Горчакову удалось отобрать поэму у Пушкина и похоронить больше чем на сто лет в своем архиве, конечно, свидетельствует о некоторой близости к Пушкину. Прощаясь с Горчаковым перед выпуском, Пушкин писал ему:

В последний раз, быть может, я с тобой,
Задумчиво внимая шум дубравный,
Над озером иду рука с рукой…

Горчаков окончил курс с малой золотой медалью (большую получил Вольховский) и поступил на службу в коллегию иностранных дел в Москве. Но, бывая в Петербурге, видался с Пушкиным и в одно из свиданий советовал ему серьезно обратить внимание на карьеру и успехи в свете. Пушкин ответил ему новым посланием:

Питомец мод, большого света друг,
Обычаев блестящих наблюдатель,
Ты мне велишь оставить мирный круг,
Где, красоты беспечный обожатель,
Я провожу незнаемый досуг…
Но, признаюсь, мне во сто крат милее
Младых повес счастливая семья,
Где ум кипит, где в мыслях волен я,
Где спорю вслух, где чувствую сильнее…
И ты на миг оставь своих вельмож,
И тесный круг друзей моих умножь,
О ты, харит любовник своевольный,
Приятный льстец, язвительный болтун,
По-прежнему остряк небогомольный,
По-прежнему философ и шалун!

В 1820 г. Горчаков уехал за границу при министре иностранных дел Нессельроде на конгресс в Троппау. За границей он быстро стал делать карьеру; на него обратил внимание император Александр и как талантливого, избранного чиновника назначил секретарем посольства в Лондоне. В 1825 г. Горчаков взял отпуск для поправления расстроенного здоровья, лечился в Спа, потом приехал в Россию, посетил в Псковской губернии дядю своего Пещурова. Из Михайловского прискакал повидаться с ним Пушкин. Встретились выключенный из службы, ссыльный коллежский секретарь и надворный советник в двадцать семь лет, камер-юнкер, кавалер орденов Владимира 4-й степени и Анны 2-й степени. Пушкин провел у Пещурова целый день и, сидя на постели захворавшего Горчакова, читал ему отрывки из недавно написанного «Бориса Годунова». Благовоспитанному князю резануло ухо слово «слюни», встретившееся в одной сцене. Он заметил Пушкину, что такая искусственная тривиальность довольно неприятно отделяется от общего тона и слога, которым писана сцена.

– Вычеркни, братец, эти слюни! Ну, к чему они тут?

– А посмотри, у Шекспира и не такие еще выражения попадаются, – возразил Пушкин.

– Да, но Шекспир жил не в девятнадцатом веке и говорил языком своего времени, – поучающе сказал князь.

«Пушкин подумал и переделал свою сцену», – рассказывает Горчаков. В действительности Пушкин сцены, конечно, не переделал.

Об этом свидании с Горчаковым Пушкин писал Вяземскому:

«Мы встретились и расстались довольно холодно, – по крайней мере, с моей стороны. Он ужасно высох, – впрочем, так и должно: зрелости нет у нас на севере, мы или сохнем, или гнием; первое все-таки лучше». Однако в плане художественном, где Пушкин все претворял в красоту и радость, об этом же свидании он вспоминал так:

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе! Фортуны блеск холодной
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись,
Но невзначай, проселочной дорогой,
Мы встретились и братски обнялись.

В этот приезд Горчакова в Россию члены Тайного общества пытались привлечь его в свои ряды, но благомыслящий князь решительно ответил, что благие цели никогда не достигаются тайными происками, и что питомцу лицея, основанного императором Александром Павловичем, не подобает идти против августейшего основателя того заведения, которому они всем обязаны. Больше Пушкин с Горчаковым не встречались, и имя Горчакова исчезнет из дальнейшей биографии Пушкина.

Горчаков сделал блестящую карьеру. Он имел к концу жизни чин государственного канцлера – высший в России чин; произведен был в «светлейшие» князья – высший титул, доступный человеку без царской крови в жилах; имел такое количество первокласснейших орденов российских и иностранных, что они могли бы уместиться разве на иконостасе. В 1854 г. был назначен посланником в Вену, в 1856-м – министром иностранных дел и в течение почти всего царствования Александра II руководил внешней политикой России. Горчаков был ревностным почитателем Бисмарка; на его глазах при благосклонном невмешательстве России Пруссия разбила поодиночке сначала Данию, потом Австрию, потом Францию и выросла в могущественную Германскую империю. После тяжелой для России русско-турецкой войны 1877–1878 гг. сам Бисмарк не сомневался, что Россия покончит с восточным вопросом, дав некоторые компенсации Австрии и Англии. Но Горчаков действовал так неумело, так старался показать «бескорыстие» России, что все выгоды от войны достались не России, а другим державам. Между прочим, на одном из самых решительных заседаний Берлинского конгресса дряхлый Горчаков по рассеянности вручил английскому делегату, лорду Биконсфильду, ту географическую карту, на которой для руководства русской делегации были отмечены максимальные уступки, на которые она могла в крайнем случае идти. Биконсфильд, конечно, воспользовался случаем и в основу обсуждения положил эту карту. Бисмарк в своих записках жестоко потешался над хвастливым и тщеславным Горчаковым, мнившим себя вершителем судеб европейских народов, и утверждает, что именно он, Бисмарк, отстоял тогда честь России.

306